КР�Т�ЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕН�Е
«Философия символических форм», задуманная Кассирером как своеобразная «морфология» духа, исследующая формальные условия понимания мира, остается едва ли не самой значительной попыткой строго логического осмысления культуры в западной философии XX века. Конец исследования подтверждает эту оценку, данную в самом начале работы; уже с чисто формальной точки зрения строгость и логическая добросовестность «Философии символических форм» выразительно выделяют ее на фоне позитивистических и иррационалистических крайностей, разъедающих философскую мысль с разных концов и сходящихся в «провиденциальном» факторе скудоумия. Читатель, достаточно уважающий философию, чтобы не предпочитать логике всяческие чревовещательные инстинкты, может опытно проверить контраст ситуации, перейдя к текстам Кассирера от текстов, скажем, Ортеги-и-Гассета; по крайней мере, нормальная философская атмосфера будет ему вознаграждением после утомительно непочтительных к чужому слуху поминаний «рока», инспирированных печальной памяти гетевским Проктофантасмистом (из романтической «Вальпургиевой ночи»). Но таков, повторяем, чисто формальный аспект ситуации; вкратце отметив его, мы должны перейти к содержательному анализу.
«Философия символических форм» разделила участь РјРЅРѕРіРёС… современных ей направлений западной мысли: колебаться между формализмом Рё диалектикой, между Кантом Рё Гегелем, между гносеологией, РЅРµ допускающей онтологии, Рё онтологией, РЅРµ базированной РЅР° гносеологии. Кассирер — строгий трансценденталист — испытал РЅР° себе РІСЃРµ последствия этой неустойчивости. «Годы учения», кропотливые штудии великих диалектических систем прошлого РЅРµ могли РЅРµ сказаться явным расколом РІ эволюции его мысли; РЅРµ исповедуя диалектики открыто Рё безоговорочно, РѕРЅ тем РЅРµ менее РЅРµ РјРѕРі открыто Р¶Рµ отречься РѕС‚ нее. РќРѕ синтез трансцендентализма (РІ кантовском смысле) Рё диалектики оказался невозможным; Кант, предвидивший подобные попытки, дал РІ СЃРІРѕРµ время красочную картину мытарствований познания РїРѕ рискованным стезям РјРёСЂР° идей РІ «трансцендентальной диалектике». РњС‹ знаем СѓР¶Рµ, что подобный синтез полагается Кассирером РІ РѕСЃРЅРѕРІСѓ всей системы: это — провозглашение автономности Рё изолированности каждой символической формы Рё антиномическое утверждение СЃРєРІРѕР·РЅРѕРіРѕ развития всех форм. Следует отметить: РѕР±Р° термина антиномии сами РїРѕ себе логически безупречны. Автономность формы, РЅРµ допускающая никакой редукции, плодотворно сказалась РІ С…РѕРґРµ фактического исследования; РІ этом отношении кассиреровский анализ, скажем, языка, понятого как независимая духовная форма, подчиняющаяся собственным — Рё никаким РґСЂСѓРіРёРј — законам, имеет СЏРІРЅРѕРµ преимущество перед РјРЅРѕРіРёРјРё концепциями современности: теорией Кроче, например, сводящей проблему языка Рє общей функции эстетического выражения, или философской системой Германа Когена, автономно расчленяющей логику, этику, эстетику Рё религиозную философию Рё исследующей основные проблемы языкознания лишь РІ степени РёС… СЃРІСЏР·Рё СЃ эстетическими вопросами. РЎ РґСЂСѓРіРѕР№ стороны, преимущественна Рё сама идея развития, историчности форм; штудии гегелевской «Феноменологии» вознаградили автора «Философии символических форм» даром конкретности. РќРѕ как возможен синтез? Р�ли иначе: как РІРѕР·РјРѕР¶РЅРѕ развитие форм РІ факте РёС… строжайшей автономии? Самый переход РёР· РѕРґРЅРѕР№ формы РІ РґСЂСѓРіСѓСЋ обусловлен, РїРѕ Кассиреру, латентным наличием последующей РІ предыдущей; форма, скажем созерцания лишь потому может развиться РІ форму чистого понятия, что «движущей причиной» ее является функция самого понятия. РќРѕ если так, то РЅРµ нарушается ли тем самым принцип строжайшей автономности? Р�Р±Рѕ Рѕ какой Р¶Рµ автономности может идти речь, если формы изначально Рё органически «присутствуют» РґСЂСѓРі РІ РґСЂСѓРіРµ? Кассирер РЅР° десятках страниц подчеркивает указателъностъ символа; это значит, что СЃРёРјРІРѕР» Р¶РёРІ РґСЂСѓРіРёРј Рё для РґСЂСѓРіРѕРіРѕ; принцип автономии замыкает его РІ структуралистскую процедуру «закрытого чтения»; здесь РѕРЅ Р¶РёРІ СЃРѕР±РѕР№ Рё для себя. Принцип развития, напротив, выталкивает его РёР· этой самодостаточности; выталкивает силою РґСЂСѓРіРѕРіРѕ, диалектически соплетенного СЃ РЅРёРј. Рћ чем Р¶Рµ, как РЅРµ РѕР± этом, гласят хотя Р±С‹ превосходные страницы Кассирера Рѕ построении сознания? Сознание интегративно; каждый элемент его РїСЂРѕРЅРёРєРЅСѓС‚ всей полнотой отношений Рё связей.[82] Р’СЃРїРѕРјРЅРёРј: именно это дает возможность Кассиреру ответить РЅР° РІРѕРїСЂРѕСЃ Канта РѕР± «одном» Рё «другом». РћРґРЅРѕ всегда берется через РґСЂСѓРіРѕРµ, Р° РґСЂСѓРіРѕРµ через РѕРґРЅРѕ; иначе РѕРЅРё невозможны. РќРѕ если такова РІСЃСЏ система символических форм, то РЅРµ автономность присуща каждой форме, Р° причастность, СЃРѕ-причастность — сквозная ответственность. Другой РІРѕРїСЂРѕСЃ: РІРѕР·РјРѕР¶РЅР° ли автономность РІ самой этой взаимопронизанности? РњС‹ ответим: РІРѕР·РјРѕР¶РЅР°, РЅРѕ иная, чем Сѓ Кассирера, Рё иначе, чем Сѓ Кассирера (РѕР± этом РІ следующей главе). РЎ РґСЂСѓРіРѕР№ стороны, трещину РІ фундаменте «Философии символических форм» дает сочетание понятий непрерывности Рё формы. РњС‹ говорили СѓР¶Рµ РІ СЃРІСЏР·Рё СЃ анализом логики Когена Рѕ неправомерной универсализации принципа непрерывности РЅР° фоне новейших математических достижений, перефасонивших РІСЃРµ здание математики, покоящееся РЅР° фундаменте аналитических функций. Рто возражение сохраняет силу Рё РІ отношении Кассирера. Непонятно, впрочем, РґСЂСѓРіРѕРµ. Непонятна сама совместимость непрерывности Рё формы. Если, скажем, понимать число как СЃСѓРјРјСѓ единиц Рё образовывать его через непрерывность перехода, то очевидно, что сама бесконечность этого процесса препятствует пониманию числа как формы. Форма индивидуальна: РѕРЅР° — целостность, единство, СЃРІСЏР·СЊ, структура, гештальт. Таково понятие числа Сѓ Кантора; РЅРµ непрерывное накопление единиц («порядок РІ последовательности»), Р° универсалия, РІРѕ-первых, РѕС‚ последовательности элементов Рё, РІРѕ-вторых, РѕС‚ РїРѕСЂСЏРґРєР° РёС…, Рё выступающая как мощность множества. РћРґРЅРѕ РёР· РґРІСѓС…: либо непрерывность без формы, либо форма без непрерывности. Отсылаем читателя РїРѕ этому РІРѕРїСЂРѕСЃСѓ Рє прекрасной статье Рџ. Рђ. Флоренского «Пифагоровы числа»; здесь Р¶Рµ процитируем лишь РѕРґРёРЅ отрывок: «Если явление изменяется непрерывно, — пишет Рџ. Рђ. Флоренский, — то это значит — Сѓ него нет внутренней меры, схемы его, как целого, РІ силу соотношения Рё взаимной СЃРІСЏР·Рё его частей Рё элементов полагающей границы его изменениям. Р�наче РіРѕРІРѕСЂСЏ, непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление, РЅРµ будучи стягиваемо РІ единую сущность изнутри, РЅРµ выделено РёР· окружающей среды, Р° потому Рё СЃРїРѕСЃРѕР±РЅРѕ неопределенно, без меры, растекаться РІ этой среде Рё принимать всевозможные промежуточные значения».[83] Несомненно, что сама возможность формы обусловлена Сѓ Кассирера логически РЅРµ выявленным принципом прерывности; РІ переходе форм должен быть перерыв, ограничивающий Рё отграничивающий РёС…; РІ противном случае РЅРµ может быть Рё речи РЅРµ то что РѕР± автономности, РЅРѕ Рё Рѕ простой РёС… различимости. «Прерывность» — скрытая власть РІ «Философии символических форм»; логическое осознание ее должно Р±С‹ было ниспровергнуть идола «непрерывности», официально провозглашенного гегемоном системы. Скрытая власть — диалектическая власть, или единство непрерывного становления Рё прерывных скачков.
Обратимся теперь к самому понятию символа. От факта культуры Кассирер умозаключает к символическим формам и от последних — к единству символической функции сознания. Трехчленное это заключение провоцирует три вопроса; вопросителен и проблематичен каждый член его. Что значит факт культуры в критическом смысле слова? Кассирер постулирует его первоначальность: он есть: Критико-познавательная некорректность этого утверждения вынуждает зачислить его в класс догматических суждений. Как критик познания, я не имею логического права исходить из факта культуры; факт культуры — данность, догматически предпосылаемая мною познанию, и если Кассирер надеется спасти положение, квалифицируя эту данность как данность проблемы, он не замечает (по крайней мере, ничего не говорит об этом), что проблематичностью наделяется здесь возможность культуры, т. е. второй шаг познавательного акта, тогда как первый шаг попросту обойден в догматическом утверждении факта (он есть). Что же именно есть? Предположим: есть нечто; откуда, спрашивается, берет Кассирер, что это нечто есть культура? К культуре надо еще прийти; культура — цель исследования. Если я исхожу из культуры, я, стало быть, заведомо знаю то, что мне предстоит еще узнать, и доказываю нечто с помощью доказываемого нечто. Налицо — petitio principii, предвосхищение основания. Ситуация воспроизводит ход мыслей «Критики чистого разума», именно: исходную предпосылку ее, что существует фактически всеобщее и необходимое знание. Можно критически спросить Канта: откуда ему это известно? Возможность ответа, как известно, у Канта двоякая: либо опыт, либо априорная идея: третьего не дано. Но, если опыт, то, оставляя в стороне массу прочих недоразумений, позволительно спросить: как же всеобщность и необходимость могут быть опытом? Если же априорная идея, то чем же тогда отличается кантовский «критицизм» от «догматизма», скажем, Спинозы? Не все ли равно, какая внеопытная догма лежит в начале познания: «субстанция» или «всеобщее и необходимое знание»? Кассирер, как и Кант, перепрыгивает через начало; священное требование теории познания не предпосылать познанию ничего невыверенного познанием здесь нарушено. Результат ложится в основу; то, что должно было быть выводом, становится вводом. Понятие культуры догматически предваряет исследование культуры.
Второе звено — символические формы. Кассирер пытается здесь ответить РЅР° РІРѕРїСЂРѕСЃ Рѕ возможности культуры. Культура РІРѕР·РјРѕР¶РЅР° как система символических форм. Рто значит: факт культуры есть факт наличия разнообразных символических форм, которыми РјС‹ конструируем РјРёСЂ. РќРѕ что такое символическая форма? Еще РѕРґРёРЅ факт, постулируемый ссылкой РЅР° Генриха Герца. Ссылка выглядит странною. Герц действительно отмечает факт символичности основных понятий механики; для него, как естествоиспытателя, этот факт естественен Рё испытан. Философ должен сделать шаг назад. Факт, установленный естествоиспытателем, требует радикального философского вмешательства Рё РЅРµ может быть попросту «пересажен» РІ философию. Впрочем, такая пересадка составляет коренной РїРѕСЂРѕРє всей «марбургской школы», Рё Кассирер здесь РЅРµ является исключением. РЎРёРјРІРѕР» далее характеризуется РёРј как чувственное воплощение смысла. РќРѕ возникает РІРѕРїСЂРѕСЃ: адекватен ли СЃРёРјРІРѕР» символической форме? РЎ РѕРґРЅРѕР№ стороны, ситуация выглядит именно так: СЃРёРјРІРѕР» всегда феноменологичен. РЎ РґСЂСѓРіРѕР№ стороны, Кассирер различает формы как таковые Рё единство функции. Таково третье Рё заключительное звено его анализа. Возможность самих форм выводится РёРј РёР· общей трансцендентальной символической функции сознания, как РѕСЃРЅРѕРІС‹ РѕСЃРЅРѕРІ. РќРѕ именно здесь его подстерегает РєСЂСѓРі. Р’Рѕ-первых (РјС‹ отмечали СѓР¶Рµ РІ 1-Р№ главе), единство символической функции РЅРµ может быть РѕСЃРЅРѕРІРѕР№ познания, РёР±Рѕ само это единство есть СѓР¶Рµ познавательный результат. Кассирер РїСЂРёС…РѕРґРёС‚ Рє нему Рё утверждает его посредством познания; РѕРЅ познает его Рё СѓР¶Рµ потом заверяет читателя, что познает РёРј. Р’Рѕ-вторых, символично само это единство. Метко отвергая бергсоновскую метафизику указанием РЅР° то, что РІ своем антисимволизме РѕРЅР° пользуется функцией символизма, неужели РЅРµ замечает РѕРЅ, что впадает РІ обратную крайность. Обосновывать СЃРёРјРІРѕР» символом столь Р¶Рµ недопустимо, как Рё отрицать СЃРёРјРІРѕР» символом. Скромный язык логики называет эту операцию: idem per idem. Схематическое ее изображение рисует нам тщетные тщания РѕРґРЅРѕРіРѕ небезызвестного литературного персонажа, вытягивающего себя Р·Р° собственную РєРѕСЃСѓ.
Неправомерной представляется нам и общая схема развития форм, предначертанная Кассирером. Сама линеарность этой схемы, неуклонность и непрерывность ее вынуждают признать ее невольной наследницей эволюционистского мировоззрения XIX века. Линия ведет здесь от низшего к высшему, от чувственного к идеальному; при этом делается важная оговорка, что сам процесс обусловлен заданностъю цели в материале; развитие тем самым мыслится как самораскрытие (в гегелевском смысле). Кассирер старательно избегает далеко идущих выводов этой оговорки; мысль его всецело занята конкретным выявлением линии. Но отсутствие радикальности оборачивается для него недодуманностью. Так, выводя первичные языковые свершения из мимики, он и не упоминает о характере и природе самой этой мимики. Она представляется ему типичным феноменом чувственности, т. е. он подводит ее под современное понятие выразительных движений, нисколько не учитывая того, что в современном понятии утрачен самый смысл сокровенного языка жестов и сохранена лишь чувственная, психофизическая скорлупа его. Сказанное равным образом относится и к другого рода переживаниям: цвета и звука, например. Современное понятие красного мыслит этот цвет как 1/7 спектра; понятие звука разлагает звук на колебания. В древности цвет и звук переживались иначе: красное виделось жгучим и нападающим, синее — холодным и неподатливым; Гете посвятил этим переживаниям бессмертный отрывок о «чувственно-нравственном воздействии красок» в «Учении о цвете». Если мимика и развивается до символики в процессе образования языка, то отнюдь не в смысле Кассирера, мыслящего развитие в линии от конкретного к абстрактному. Мимика, поэтому, квалифицируется им как нечистая или недоразвитая символика (по формуле: чем абстрактнее тем символичнее). Мы не станем останавливаться на противоречиях, связанных с грубым нарушением принципа автономности; почему же Кассирер, сурово отклоняющий полуиздевательский тон Штейнталя по поводу недоразвитых негритянских чисел, не применяет эту же санкцию и к себе самому? Жестовая символика ничуть не уступает абстрактно-словесной. Более того, в ряде случаев даже превосходит ее. Рука философа Брентано, по свидетельству Рудольфа Штейнера, слушавшего его лекцию, говорила больше, чем его слова.[84] Таков реальный опыт, быть может, каждого из нас. Но формализм не считается с ним; его опыт тщательно забронирован каталогизацией фактов по априорной схеме. Справедливость требует отметить: личные качества Кассирера-формалиста выгодно выделяют его на фоне «легиона» каталогизаторов. Долголетние штудии мира мыслей Гете не могут сойти даром даже формалисту; присутствие реального он будет чувствовать, судя по заверениям такого эксперта, как Цезарий Гейстербахский, спиной. Ряд страниц у Кассирера представляет в этом отношении любопытный психологический образец. Но речь идет не о личных особенностях формалиста, а о самой тенденции этого метода, небезуспешно узурпирующего круг научного мировоззрения. В результате, высшей «специей» символизма становится у Кассирера научная эмблема. Частные недостатки его анализа всех трех форм мы опускаем; подробный разбор их потребовал бы слишком много места. В качестве примера, подчеркнем один «ляпсус» из главки о мифическом числе. По Кассиреру (он и здесь верен собственной схеме), мифическое чувство числа исходит, в частности, из пространственного опыта. Сакральность, скажем, четверки он объясняет разделением мира на четыре стороны света. Между тем, возможность самого разделения остается необъясненной. Но очевидно, что попытка объяснения этого разделения вынудила бы Кассирера изменить свою схему в силу элементарного хода мысли: не число исходит из разделения, а разделение из числа, и знание четырех стран света есть не что иное, как следствие применения числа четыре к пространственному опыту. Древние авторы, например, �ероним, называли четверщу «видом мира», намекая или прямо указывая на то, что источник сакральности ее следует искать в другом опыте. Почему бы, кстати говоря, не в древнейшем символе копья, составленного из четырех металлов, или не в начертании имени �еговы (йод-хе-вов-хе). Но, оставляя в стороне эти частности, мы вернемся к нашей проблеме. �долатрия научного знания, характерная для «марбургской школы» и, казалось бы, ограниченная культурфилософским плюрализмом Кассирера, тем не менее утверждает свои права и в «Философии символических форм». Заключительный том ее, мы думаем, наиболее удался Кассиреру. � это не случайно: «философское познание, — мы цитировали уже эту фразу, — должно освободиться от насилия языка и мифа… прежде чем воспарить в чистом эфире мысли». С другой стороны, развитие языка имитирует несовершенную форму этого познания, а миф, судя по всему, пародирует ее (разве не пародией выглядит мифическая «причинность» в анализе Кассирера, и только смертельная серьезность Юма помешала этому философу понять, что, критикуя теоретическую «причинность», он сокрушал мифического «трикстера», пародирующего ее). Центральной точкой отсчета, таким образом, оказывается форма научного познания; остальные формы, при всей своей заявке на автономность, исследуются, так сказать, с оглядкой на нее. Все это, впрочем, вопросы, вытекающие из специфической сути метода самого Кассирера. Нас интересует другое: вскрыта ли загадка культуры в «Философии символических форм»?
РЎ формальной точки зрения концепция Кассирера РїРѕ-своему исчерпывает проблему. Ее цель, сводящаяся Рє разграничению морфем Рё РёРґРёРѕРј грамматики символической функции Рё структурному анализу функционирования каждой РёР· РЅРёС… РІ установленных пределах, РІ значительной мере осуществлена. Р�тог оказался внушительным; читателю явлена богатейшая градация выразительных форм РѕС‚ РјРёРјРёРєРё жеста РґРѕ теории РіСЂСѓРїРї Рё релятивистской механики. Р�сследование Кассирера РЅР° этом Рё заканчивается; впрочем, сам автор РЅРµ ставил себе РёРЅРѕР№ цели, РєСЂРѕРјРµ основательной Рё РїРѕ возможности полной инвентаризации культурных форм. РќРѕ здесь Рё возникает РІРѕРїСЂРѕСЃ: сводится ли культура РІСЃСЏ без остатка Рє этим формам? Разумеется, принцип формы играет первостепенную роль, Рё несомненной заслугой Кассирера является энергичное подтверждение старого схоластического правила: forma dat esse rei (форма дает вещи бытие); РІ этом пункте правомерна Рё оправданна его критика СЂСЏРґР° философских доктрин, жертвующих формой ради всяческих «порывов». РќРѕ форма — СЌР№РґРѕСЃ (близость Кассирера Рє Платону Рё Плотину здесь несомненна); СЌР№РґРѕСЃ Р¶Рµ есть РІРёРґ. Р’РёРґ чего? — Рє этому Рё сводится РІРѕРїСЂРѕСЃ. Р�наче: культура, как градация символических форм, как «эмблематика смысла», может ли быть ограничена РІРѕ всей своей значимости только формами Рё эмблемами? Р�стория науки, повторим РјС‹ вместе СЃ Кассирером, неоднократно свидетельствует Рѕ том, какую роль может играть для решения проблемы нахождение СЏСЃРЅРѕР№ Рё четкой формулы. РќРѕ формула — эмблема Рё, следовательно, эмблема чего-то. Рто подчеркивает Рё сам Кассирер: «Всякое отдельное явление, — пишет РѕРЅ, — «репрезентирует» вещь (саму РїРѕ себе? — Рљ. РЎ.), РЅРёРєРѕРіРґР°, будучи отдельным, РЅРµ совпадая СЃ нею. Р’ этом смысле… «явление» РїРѕ необходимости указует через самого себя Рё есть «явление чего-то». РќРѕ это «что-то» РЅРµ означает РЅРѕРІРѕРіРѕ Абсолюта, онтически-метафизического бытия» (3.379). Что Р¶Рµ РІ таком случае «оно» означает? Преодоление метафизики (хотя это преодоление оспорили Р±С‹ Сѓ Кассирера РЅРµ только Лейбниц, РЅРѕ Рё его бывший «коллега» РїРѕ Марбургу — Николай Гартман) составляет пафос всей «Философии символических форм»; метафизику заменяет здесь другая маска «Абсолюта», РЅР° этот раз РЅРµ оптическая, Р° чисто логическая. Р�, стало быть, «что-то» здесь СѓР¶Рµ РЅРµ В«ens realissimumВ» схоластов, Р° единство математической функции. Явление есть явление СЃРІСЏР·Рё, выраженной РІ функции, Рё РѕРЅРѕ «есть» лишь РІ той мере, РІ какой указует РЅР° эту функцию. РќР° что Р¶Рµ тогда указует сама функция, или — явление чего «есть» РѕРЅР° РІ СЃРІРѕСЋ очередь? Разумеется, СЃ чисто математической точки зрения РІРѕРїСЂРѕСЃ этот лишен смысла, РёР±Рѕ функция тождественна себе, Рё, как таковая, РѕРЅР° «значит», Р° РЅРµ «есть» РќРѕ РІРѕРїСЂРѕСЃ ставится именно РЅРµ СЃ математической точки зрения, Р° СЃ философской. Математика — РѕРґРЅР° РёР· символических форм культуры, Рё какой Р±С‹ совершенной парадигмой для РґСЂСѓРіРёС… культурных форм РѕРЅР° РЅРё была, значимость ее столь Р¶Рµ автономна Рё, следовательно, ограничена, как Рё значимость всех остальных форм. Р’ противном случае, Кассиреру, критикующему Фосслера Рё Кроче Р·Р° сведение лингвистики Рє эстетике, пришлось Р±С‹ критиковать Рё самого себя Р·Р° сведение философии Рє математике.[85] «Философия символических форм» утверждает поступенчатость развития форм РїСЂРё латентном наличии «сложного» РІ «простом». Так, РїРѕ Кассиреру, функция ощущения Рё восприятия имплицитно содержит РІ себе (РјС‹ знаем СѓР¶Рµ) функцию понятия, Р° понятие «предвосхищает» суждение. РњРѕР¶РЅРѕ, следовательно, сказать, что латентная функция всегда «указует» РЅР° более высокую ступень проявления. Образование понятий РІ языке являет лишь несовершенный тип логического образования понятий, Рё равным образом этот принцип имеет силу РЅРµ только для частных проблем, связанных СЃ той или РёРЅРѕР№ символической формой, РЅРѕ Рё для градации самих этих форм. Р’ этом смысле, вспоминая прекрасную характеристику понятия Сѓ Кассирера — «оно предлагает РІРѕРїСЂРѕСЃС‹, чье окончательное решение остается Р·Р° суждением; РѕРЅРѕ есть лишь составление уравнения, чье решение зависит РѕС‚ … дальнейшего опыта», — РјС‹ вправе парафразировать ее РІ отношении культурной формы как таковой: символическая форма — РІРѕРїСЂРѕСЃ (сократическое «что есть?В»); РѕРЅР° — составление уравнения, чье решение зависит РѕС‚ дальнейшего опыта. Р’РѕС‚ этого опыта Рё лишена «Философия символических форм»; РѕРіСЂРѕРјРЅРѕР№ заслугой ее останется составление уравнения культуры; недостаток ее РІ том, что РѕРЅР° Рё РЅРµ ставит РІРѕРїСЂРѕСЃР° Рѕ возможности решения этого уравнения, как если Р±С‹ существо проблемы исчерпывалось РѕРґРЅРёРј лишь составлением. РџРѕ сути дела речь идет Рѕ том, чтобы определить С… самой культуры; роль этого С… играет теперь сама, функция П€; будучи П€ для специфически феноменологического СЂСЏРґР° С…, РѕРЅР° сама становится С… для РЅРѕРІРѕР№, более высокой функции П†, чья значимость котируется СѓР¶Рµ РЅРµ формально трансцендентальною сферою, РЅРѕ содержательно-жизненным праксисом. Говоря иначе Рё «символически»: РєРЅРёРіР° — кладезь знаний, РЅРѕ РєРЅРёРіРµ положен предел, РєРЅРёРіР° прочитывается Рё закрывается, Рё РєРЅРёР¶РЅРёРє, выступающий РЅР° определенном этапе носителем культуры, может стать (Рё становился исторически) гонителем ее РЅР° дальнейшем этапе, РІ дальнейшем, так сказать, опыте ее, Рё более того: оправдывать самый факт гонения ссылкой РЅР° тени великих авторитетов, перстом, указующим на… переплет. РќРѕ «указателен» Рё сам переплет; СЃРёРјРІРѕР» его — СЃРёРјРІРѕР» выбора: формальной логики конца, как конца, либо диалектики конца, как начала РЅРѕРІРѕРіРѕ. Таково настроение Фауста, склоненного над чашею СЃ ядом… РІ пасхальную ночь.
Наследовать достоин только тот,
Кто может к жизни приложить наследство.
Борьба обеих тенденций в философии Кассирера отмечена все той же контроверсой диалектики и формализма. В результате форма поглощает реальность. Реальности нет вне форм — мы уже слышали этот ответ, фундаментальный для всей «Философии символических форм», — только они и реальны, и, стало быть, формы не покрывают и не открывают ничего, кроме себя; не ищите смысла за символами, ищите его в них самих, ибо они тождественны смыслу.
На этом ответе мы и остановимся в заключение; он имеет первостепенную важность не только для концепции самого Кассирера, но и для критического прочтения ее. Сведение реальности к форме, тоталитарное господство символа, не допускающее ничего «иного», ибо и «иное» в моменте его мысленной фиксации неизбежно становится символом, — это, казалось бы, безупречное в логическом отношении построение рассыпается при малейшей экспликации его потенций. Символ всегда есть символ чего-то; Кассирер не оспаривает этого положения, он лишь меняет местами члены суждения: «что-то» становится у него предикатом символа, который мыслится как субъект. Он не перестает подчеркивать, что предметом научного исследования является только форма и что речь идет о нахождении принципа формообразования, или — что то же — о построении самой реальности. Так, следует рассматривать языковые формы как саму реальность; нет мысли вне языка, язык и формирует саму мысль, больше того, он формирует и реальность.[86] Аналогичное можно сказать о мифе, искусстве, религии и науке. Остановимся на мифе; он даст нам яркий образец ситуации, к которой можно было бы применить формулу Поля Валери: «�стина в непроработанном виде более ложна, чем ложь».[87] Существует мифический образ беса — вполне символическая форма. Обратимся к какому-либо изображению беса (у Босха, например), где это мифическое существо имагинировано черным, как сажа, и с копытцами. � зададим теперь вопрос: реально ли оно? Конечно, нет, — ответит Кассирер, — если мыслить его вне формы изображения; реально оно только в образе, образ исчерпывает его реальность до дна. Но ведь (возразим мы) существо это явлено в мифомышлении как существо нездешнего духовного порядка, а между тем образ являет его в атрибутах физической реальности: черным и с копытцами. Стало быть, образ условен, как условен же образ и «волнового пакета» в физике микромира. В противном случае оставалось бы воскликнуть: «Верую, ибо абсурдно!» и патологически уверовать в реального беса с копытцами (причем, неважно: обрамлен ли этот бес рамой, зарегистрирован ли он как «символическая форма» и где именно; утверждена его реальность и именно такая — вот что важно). Сам Кассирер этой патологии, разумеется, избежал — интересы его, говоря его же языком, были помечены иным «индексом модальности», — но какая разница: ведь не избежали же ее другие, ну, скажем, ученый демонолог XVI-го века Никола Реми, прославленный своими изощренными методами «изгнания бесов», так что четырнадцать женщин, обвиненных в ведовстве, покончили жизнь самоубийством, чтобы не попасть в его руки, о чем сам он не без гордости писал в предисловии своей книги, посвященной кардиналу Лотарингии. Почему же психическая одержимость «излечивалась» через физические пытки? Не потому ли, что уверовали в абсурд: в реальность мифического существа, наделенного физическими атрибутами, и, стало быть, физически же доискивались до этих атрибутов, пытая плоть несчастных больных.[88] Ведь если реальность сведена к образу, если форма объявляется идентичной реальности, то реальность приобретает недвусмысленные черты, граничащие с абсурдом. Кассиреру казалось, что своим ответом он устранил теоретические погрешности кантовского критицизма; может быть, «теоретически» оно и было так: трансцендентальный метод «очистился» донельзя, но страшно подумать, что «трансцендентальное оправдание» культуры трансцендентально же могло оправдывать и практические аберрации культуры.
Высшая независимость мысли, которую открыто исповедовал немецкий философ, оказалась в его конструкциях иллюзорной, ибо была понята как неограниченная монархия мысли, ее абсолютизм, парафразировавший печальной памяти фразу короля-самодура: «Государство — это я!» и растворивший в себе всю действительность. К подлинной независимости вел иной путь. Можно и должно говорить о специфике символического формообразования — заслуги Кассирера в этом несомненны; но абсолютизировать это формообразование, избежав при этом «приведения к нелепости», вряд ли удавалось кому-нибудь. «Философия символических форм» выясняет «как» процесса символизации (в ряде мест блистательно); слабость и уязвимость ее в неопознании того, «что» при этом открывается. «Я всегда считал мир гениальнее моего гения», сказал как-то Гете. Напрасно гадать о том, что бы вышло, лежи эта мысль как активное настроение в основаниях кассиреровской концепции. Но читателю, знакомящемуся с обширным лабиринтом «Философии символических форм», она может оказаться небесполезной, тем более, если настроение гетевских слов будет опираться и на теоретическую их значимость.