�СТОК� � ПРЕДПОСЫЛК�
Обращаясь Рє «Философии символических форм», исследователь СѓР¶Рµ РЅР° самом РїРѕСЂРѕРіРµ анализа сталкивается СЃ первой трудностью, осмыслить Рё осилить которую будет стоить ему немалых усилий. Р�сторико-философская этикетка «неокантианец», приклеенная — Рё РЅРµ без оснований — Рє характеристике Ррнста Кассирера, настолько фрагментарно Рё РІ СЂСЏРґРµ мест даже неверно характеризует его мысль, что скорее запутывает, чем проясняет внимание исследователя. Определить истоки Рё предпосылки философии Кассирера — задача нелегкая, тем более нелегкая, что Рё РІ самой этой философии нелегко сочетаются зачастую противоположные тенденции; «неокантианец», стиснутый нетерпимыми предписаниями трех кантовских «Критик», безудержно рвется здесь (РјС‹ СѓРІРёРґРёРј еще) вспять Рё вперед. Приставка «нео» оказалась РІ судьбах кантианства центробежной силой; навязчивый лозунг Отто Либмана «Назад Рє Канту!В», порожденный энтузиазмом философски участившегося пульса, выявил РІ СЃРєРѕСЂРѕРј времени РІСЃСЋ СЃРІРѕСЋ опрометчивость, РёР±Рѕ «назад к…» реально обнаружило себя как «назад через…», либо даже как «вперед от…». РћР±Р° порыва были зафиксированы РІ остром тезисе Виндельбанда, гласящем, что «понять Канта, значит выйти Р·Р° его пределы»;[1] любопытно спросить: что, СЃ точки зрения самого Канта, могло Р±С‹ быть Р·Р° его пределами? Самый короткий перечень будет здесь достаточен: интеллектуальная (!) интуиция, признанная Когеном; трансцендентность (!) предмета познания Сѓ Риккерта; категориальное (!) переживание (!) сверхчувственного (!), допускаемое Ласком. Серия восклицательных знаков вполне выразительно РіРѕРІРѕСЂРёС‚ Р·Р° себя; эти Р¶Рµ знаки РІ определенном ракурсе становятся вопросительными, бросая тень РІРѕРїСЂРѕСЃР° РЅР° само словообразование «неокантианец», которое оказывается contradictio in praepositione, противоречивейшим существом. Отмеченные порывы сполна наличествуют Рё Сѓ Кассирера; зачастую столь властно, что РѕРЅ РІ самых неподходящих случаях странным образом Рё довольно неубедительно вспоминает (лучше сказать, поминает) РІРґСЂСѓРі Канта, словно Р±С‹ заверяя СЃРІРѕСЋ верность ему — верность, РІСЂСЏРґ ли имеющую что-либо общее СЃ прославленной deutsche Treue, РёР±Рѕ Рѕ какой Р¶Рµ верности Канту может идти речь РІ сплошных реминисценциях неоплатонизма! РЎСѓРґСЊР±Р° этих порывов (Р° РёРЅРѕРіРґР° Рё срывов) рисует нам своеобразную мозаику мыслей, провоцирующую умственную леность исследователя РЅР° шаблон очередной этикетки «эклектик». РќРѕ исследователь, утрудивший себя чтением Рё прочтением «Философии символических форм», РЅРµ удовлетворится РїРѕРґРѕР±РЅРѕР№ оценкой; Кассирер РЅРµ так РїСЂРѕСЃС‚, чтобы РјРѕР¶РЅРѕ было попросту регистрировать его sui generis «словечками»; мысль его открыта всему философскому наследию прошлого Рё пропитана РјРЅРѕРіРёРјРё значительными веяниями этого наследия. Следует, впрочем, отметить, что перечень этих веяний, каким Р±С‹ интересным РЅРё был РѕРЅ сам РїРѕ себе, РЅРµ должен заслонять РёС… трансформацию Рё новый своеобразный РІРёРґ РІ преломлении мысли немецкого философа. Рљ Кассиреру РІ этом отношении РІСЂСЏРґ ли приложима язвительно-меткая характеристика РРґ. фон Гартмана, назвавшего современную философию «повторным РєСѓСЂСЃРѕРјВ» именно вследствие неоригинальности Рё эклектичности ее. «Философия символических форм» если Рё повторяет СѓР¶Рµ высказанное, то потому лишь, чтобы энергично напомнить забытое, Рё для того лишь, чтобы выковать СѓР¶Рµ высказанному фундаментальную Рё настолько РЅРѕРІСѓСЋ форму. В«Р�стория науки, — процитируем самого Кассирера, — изобилует подобными примерами, показывая роль, которую играет для решения какой-либо проблемы или комплекса проблем приведение РёС… Рє четкой Рё СЏСЃРЅРѕР№ «формуле». Так, большинство РІРѕРїСЂРѕСЃРѕРІ, нашедших решение РІ ньютоновском понятии флюксий Рё РІ лейбницевском алгоритме дифференциального исчисления, существовало СѓР¶Рµ РґРѕ Лейбница Рё Ньютона Рё было исследовано СЃ самых различных точек зрения — алгебраического анализа, геометрии Рё механики. РќРѕ лишь СЃ нахождением единого Рё всеохватного символического выражения РІСЃРµ эти проблемы оказались действительно преодолимыми».[2] Как Р±С‹ РјС‹ РЅРё оценивали «четкую Рё СЏСЃРЅСѓСЋ формулу» самой «Философии символических форм», что Р±С‹ РјС‹ РЅРё говорили Рѕ ней РІ конце исследования, несомненно РѕРґРЅРѕ: РїРѕ солидности построения, мощно систематическому характеру своему РѕРЅР° может тягаться СЃРѕ РјРЅРѕРіРёРјРё, ставшими ныне классическими, концепциями прошлого. Р�сследователь РЅРµ может РЅРµ быть предельно ответственным РїРѕ отношению Рє этой системе воззрений, заимствующей СЃРІРѕРё блага Сѓ математического метода Рё РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРµ спасающейся РѕС‚ мыслительных головоломок РІ объятиях «ленивого иррационализма» (выражение Гуссерля). Р�менно РЅР° фоне разгула этого иррационализма, среди «легиона» трескуче модных философий, променявших СЃРІРѕРµ логическое первородство РЅР° чечевичную похлебку Р±СЂРѕСЃРєРёС… Рё дешево плакатных суггестии, попытка Кассирера противопоставлена «героическому пессимизму» РјРЅРѕРіРёС… уверовавших РІ абсурдность философии «философов» как героическая верность большой философии.
Возвращаясь Рє истокам Рё предпосылкам «Философии символических форм», следует РІ первую очередь подчеркнуть общий фон, РЅР° котором разыгралось обращение Рє проблеме культуры РІ эволюции взглядов Кассирера. Общепринятое деление этой эволюции РЅР° так называемый «марбургский период» Рё последовавший Р·Р° РЅРёРј период СѓР¶Рµ самостоятельной проблематики вполне отражает реальную суть ситуации. Правда, обращение Рє этой проблематике РЅРµ сопровождалось Сѓ Кассирера переходом РЅР° иные позиции РІ столь СЏРІРЅРѕРј Рё резком РІРёРґРµ, как это имело место, скажем, Сѓ Николая Гартмана, которому новая «метафизика познания» далась лишь ценою открытого разрыва СЃ его «марбургским» прошлым.[3] Кассирер СЃ Кантом открыто РЅРµ порывал; Р¤. Кауфман утверждает даже, что РѕРЅ РІ большей степени сохранил верность «первоначальному идеализму» Канта, чем Коген Рё Наторп, его наставники РїРѕ «марбургской школе».[4] Утверждение едва ли корректное; РјС‹ СѓРІРёРґРёРј еще, какой была эта верность. РќРѕ чисто внешняя ситуация РіРѕРІРѕСЂРёС‚ РІ ее пользу; внешне философская эволюция Кассирера протекала РїРѕРґ знаком расширения кантовского критицизма РЅР° РІСЃРµ РґРѕРјРёРЅРёРѕРЅС‹ культуры. Если ранний Кассирер, автор «Познания Рё действительности» (1910), старательно утончал «тансцендентальный метод» Канта РЅР° материале естественных наук, то РїРѕР·РґРЅРёР№ Кассирер, автор «Языка Рё мифа» (1925) Рё «Мифа Рѕ государстве» (1944), СЏРІРёР» исторически парадоксальную картину, отвечающую РЅР° РІРѕРїСЂРѕСЃ: что Р±С‹ вышло, если Р±С‹ Кант направил СЃРІРѕРµ внимание РЅР° проблематику позднего Шеллинга Рё занялся исследованием, скажем, «Самофракийских божеств», РЅРµ изменяя РїСЂРё этом собственному «коперниканскому перевороту»? РќРѕ таков внутренний Рё существенный аспект ситуации; внешне РѕРЅР° выглядела естественной Рё верноподданической. «Канту, — так РѕР±СЉСЏСЃРЅСЏР» впоследствии Кассирер СЃРІРѕР№ путь РѕС‚ методологии знания Рє феноменологии культуры, — удалось осуществить СЃРІРѕРµ решение лишь РІ исследовании частных наук Рё РІ строгом соблюдении РёС… принципов. РћРЅ начинает СЃ чистой математики, чтобы перейти Рє математическому естествознанию; Рё далее, РІ «Критике способности суждения», распространяет сферу исследования РЅР° основные понятия, делающие возможным познание живых явлений. РќРѕ РѕРЅ РЅРµ попытался предпринять структурный анализ «наук Рѕ культуре» РІ том Р¶Рµ смысле, как РѕРЅ сделал это для естественных наук. Рто, впрочем, РЅРё РІ коей мере РЅРµ свидетельствует Рѕ наличии имманентной Рё необходимой границы задач критической философии. Скорее это указывает РЅР° чисто историческую Рё постолько случайную границу, результирующую сферу познания РІ условиях XVIII столетия. РЎ отпадением этой границы, СЃ возникновением — РІ СЌРїРѕС…Сѓ романтизма — независимых наук Рѕ языке, искусстве Рё религии, общая теория познания оказалась перед новыми проблемами».[5] Рто значит: РЅРµ отказ РѕС‚ кантовского критицизма, Р° его расширение. Несомненно, что именно таким был замысел Кассирера. РќРѕ несомненно Рё РґСЂСѓРіРѕРµ: философская атмосфера Европы СѓР¶Рµ Рє началу 20-С… РіРі. насыщена явными признаками распада кантианских школ; СѓР¶Рµ намечается решительная переориентация тенденций «фрайбургской школы» (РѕС‚ Фихте Рє Плотину); СѓР¶Рµ Пауль Наторп начинает акцентировать РІ Платоне то, недооценка чего позволила ему РєРѕРіРґР°-то превратить греческого философа РІ последовательного единомышленника когеновской системы. Впрочем, распад этот далеко РЅРµ всегда заявлял себя РІ скандальных формах, как Сѓ Рќ. Гартмана. Напротив, РІ РѕСЃРЅРѕРІРЅРѕРј РѕРЅ протекал РјРёСЂРЅРѕ, незаметно Рё, так сказать, гомеопатически. Незаметно происходило смещение логического гегемона системы: Кант осторожно вытеснялся Гегелем, Фихте, Лейбницем, Платоном; это вытеснение преподносилось РїРѕРґ РІРёРґРѕРј расширения. Случай достаточно интересный; РјС‹ рассмотрим его РЅР° примере Кассирера.
РљСѓРґР° РїСЂРёРІРѕРґРёС‚ Кассирера расширение кантовского критицизма? Его основные методологические установки, казалось Р±С‹, звучат еще РІ СѓРЅРёСЃРѕРЅ «Критике чистого разума». Здесь Рё «метафизическое различие между субъектом Рё объектом превращено РІ методическое различение»,[6] Рё «предмет РЅРµ существует РґРѕ Рё РІРЅРµ синтетической СЃРІСЏР·Рё, РЅРѕ конституируется именно ею» (2.39), Рё «основной принцип критической мысли — принцип «примата» функции над предметом» (1.10). Разумеется, перенос этих принципов РЅР° культуру неизбежно связан СЃ РёС… спецификацией. Ведь Рё Сѓ самого Канта наблюдаем РјС‹ нечто СЃС…РѕРґРЅРѕРµ, переходя РѕС‚ «Критики чистого разума» Рє «Критике способности суждения», РѕС‚ ориентации РЅР° математику Рё математическую физику Рє ориентации РЅР° биологию. Понятие цели, отсутствующее РІ системе категорий Рё основоположений чистого рассудка, становится основным понятием третьей «Критики»; ненужное РІ сфере неорганического РјРёСЂР°, РѕРЅРѕ необходимо РІ сфере органики. «Принцип «примата» функции над предметом, — так объясняет эту закономерность Кассирер, — приобретает РІ каждой отдельной области новый РІРёРґ Рё требует РІСЃСЏРєРёР№ раз РЅРѕРІРѕРіРѕ Рё самостоятельного обоснования» (1.10). Бесспорно, РЅРѕ как Р¶Рµ быть СЃ тем, если «новый РІРёРґВ» подчас являет СЃРѕР±РѕСЋ странные «сюрпризы» РїРѕ отношению Рє общему инвариантному принципу, так что эйдетика РЅРµ уживается СЃ логикой? Ведь Рё сам Кант, внятно Рё, казалось Р±С‹, безоговорочно отграничивший сферу конститутивных понятий РѕС‚ сферы понятий регулятивных Рё признававший интеллектуальное созерцание прерогативой высшего рассудка, РёР±Рѕ РІ человеческом рассудке РѕРЅРѕ оборачивается-РґРµ СЂСЏРґРѕРј диалектических аберраций Рё софистическим престидижитаторством, вынужден был, перейдя Рє органике, искать для этого принципа «самостоятельное обоснование», которое РІ скользящих намеках драматического В§В 77 «Критики способности суждения», толкующего РѕР± РѕРґРЅРѕР№ «особенности человеческого рассудка, благодаря которой для нас становится возможным понятие Рѕ цели природы», угрожало критике познания возмездием запрещенной интуиции (умозрения). Текст Канта гласит: «Наш рассудок имеет то свойство, что РІ своем познании, например, причины продукта, РѕРЅ должен идти РѕС‚ аналитически общего (РѕС‚ понятий) Рє особенному (Рє данному эмпирическому созерцанию); РїСЂРё этом РѕРЅ ничего РЅРµ определяет РІ отношении многообразия особенного, Р° должен ожидать этого определения для способности суждения РѕС‚ подведения эмпирического созерцания (если предмет есть РїСЂРѕРґСѓРєС‚ РїСЂРёСЂРѕРґС‹) РїРѕРґ понятие. РќРѕ РјС‹ можем мыслить себе Рё такой рассудок, который, поскольку РѕРЅ РЅРµ дискурсивен РїРѕРґРѕР±РЅРѕ нашему, Р° интуитивен, идет РѕС‚ синтетически общего (созерцания целого, как такового) Рє особенному, С‚.В Рµ. РѕС‚ целого Рє частям… Здесь РІРѕРІСЃРµ нет необходимости доказывать, что такой intellectus archetypus возможен; РјС‹ только утверждаем, что сопоставление нашего РґРёСЃРєСѓСЂСЃРёРІРЅРѕРіРѕ, нуждающегося РІ образах рассудка (intellectus ectypus) СЃРѕ случайностью такого свойства ведет нас Рє этой идее (некоего intellectus archetypus), РЅРµ содержащей РІ себе никакого противоречия».[7] Кант вовремя останавливается; «эстетик» РІВ» нем трезво внемлет предостережениям «гносеолога» — РІС‹ помните, как РѕРґРёРЅ «джентльмен» Сѓ Достоевского («с ретроградною физиономией») РІ тот единственный день едва РЅРµ присоединил СЃРІРѕР№ голос Рє «громовому воплю восторга серафимов»; была минута — «и РІРѕС‚, клянусь Р¶Рµ всем, что есть свято, СЏ хотел примкнуть Рє С…РѕСЂСѓ Рё крикнуть СЃРѕ всеми: «Осанна!В» РЈР¶Рµ слетало, СѓР¶Рµ рвалось РёР· груди… РќРѕ здравый смысл — Рѕ, самое несчастное свойство моей РїСЂРёСЂРѕРґС‹ — удержал меня Рё тут РІ должных границах, Рё СЏ пропустил мгновение!В»;[8] Такое мгновение было Рё Сѓ Канта — РІ третьей «Критике», РіРґРµ регулятивное едва РЅРµ стало конститутивным; мгновение было упущено; знание осталось РІ благоразумных границах… Как Р±С‹ РЅРё было, этот «новый РІРёРґВ» принципа примата функции над предметом Сѓ Канта оказался парадоксальным местом контрабандных встреч Шеллинга Рё Плотина. Сам Кант подобных встреч избежал; наш (человеческий) рассудок, РїРѕ Канту, остается дискурсивным; РјРѕР¶РЅРѕ только теоретически мыслить идею интуитивного рассудка, РЅРѕ следует РїСЂРё этом помнить, что «безусловная необходимость суждений РЅРµ есть абсолютная необходимость вещей»[9] это значит, РёР· мыслимости чего-либо РЅРµ вытекает его бытие, Рё, стало быть, значимость умозрения РІ системе Канта равновелика той сотне мнимых талеров, РІ которые ему обошлась искусная критика онтологического доказательства. Рти невыявленные посылки кантовской философии, РѕС‚ экспликации которых сам Кант, осторожный Рё безбурный изобличитель всяческих «бурь Рё натисков», истово отнекивался, РІРёРґСЏ РІ РЅРёС… РёСЃРєСѓСЃС‹ «трансцендентальной иллюзии» (его полемика СЃ Гердером Рё Фихте была РІ этом смысле полемикой СЃ самим СЃРѕР±РѕСЋ), оказались решительным моментом РІ дальнейших судьбах кантианства. Если верно приведенное СѓР¶Рµ нами слово, что «понять Канта значит выйти Р·Р° его пределы», то очевидно, что сам Кант так Рё РЅРµ РїРѕРЅСЏР» себя РґРѕ конца, точнее, РЅРµ РїРѕРЅСЏР» или РЅРµ решился понять, что намеки, РЅСѓ, хотя Р±С‹ того Р¶Рµ В§В 77 «Критики способности суждения» сулили ему реальный выход РёР· аналитики рассудка РІ диалектику разума, осмысленную СѓР¶Рµ РЅРµ как «логика видимости», Рё, РЅРµ РїРѕРЅСЏРІ этого, обрек РІСЃРµ дальнейшее кантианство решать буриданову головоломку: между Кантом Рё Платоном. Головоломка эта СЃ Шопенгауэра явственно осознана; РїРѕ Шопенгауэру, «Платон божественный Рё изумительный Кант соединяют СЃРІРѕРё мощные голоса…»;[10] чтобы избежать диссонанса, Шопенгауэру достаточно было явить портрет Канта РІ ореоле незабудок «трансцендентальной эстетики» Рё почти заслонить ею выжженные луга «логики». Традиция эта имела продолжение: наиболее выразительные примеры ее РјРѕР¶РЅРѕ найти РІ исследовании Рџ. Дейссена «Веданта Рё Платон РІ свете Кантовой философии» Рё РІ пространной монографии X. РЎС‚. Чемберлена В«Р�ммануил Кант», силящейся представить Платона как философского детоводителя Рє Канту («детьми» РїСЂРё этом оказываются: Гете, Леонардо, Декарт, Бруно). РЎ РґСЂСѓРіРѕР№ стороны, аналогичный — хотя Рё совершенно иначе разыгранный — процесс замечаем РјС‹ РІ методологических усилиях неокантианских школ СЃ РёС… трансцендентальным объяснением платоновской философии; достаточно упомянуть фундаментальное исследование Рџ. Наторпа «Учение Платона РѕР± идеях», которое, РїРѕ словам Рђ. Р¤. Лосева, «раз навсегда забило РєРѕР» РІ ту грубейшую метафизику, РІ свете которой часто излагали учение Платона РѕР± идеях»,[11] Рё раннюю работу Николая Гартмана Рѕ «логике бытия Сѓ Платона», изгоняющие РёР· платонизма всяческий мифологизм Рё изъясняющие его РІ РґСѓС…Рµ формального кантовского априоризма. Решительное изменение этого ракурса совершилось самими кантианцами; отвергаемое РІ платоновской философии ранее, истолковывалось теперь как ее величайшее достижение, Рё диссонанс, РЅРµ снятый сведением Платона Рє Канту, снимался теперь сведением Канта Рє Платону. Так, Наторп РІ В«Metakritischer AnhangВ» Рє РЅРѕРІРѕРјСѓ изданию своей РєРЅРёРіРё (1921) силится дать мифологическую интерпретацию платоновских идей, понимаемых СѓР¶Рµ РЅРµ как чисто логические ограничения, РЅРѕ как умные изваяния, как «выражение праконкретного Рё Р¶РёРІРѕРіРѕВ».[12] Сильнейшее платоническое влияние просвечивает Рё СЃРєРІРѕР·СЊ «критическую онтологию» Рќ. Гартмана: особенно РІ учении Рѕ «слоях бытия». Риккерт, РІ усилиях преодолеть «люк» между трансцендентным долженствованием Рё познающим сознанием, вплотную придвигается Рє неоплатонизму; любопытно, что, ознакомившись СЃ В«Рмблематикой смысла» Рђ. Белого, РѕРЅ заметил РїРѕ РїРѕРІРѕРґСѓ критики РІ СЃРІРѕР№ адрес, что это — попытка «плотинизировать» его; РІ дальнейшем оказалось, что «попытка» была лишь точным РїСЂРѕРіРЅРѕР·РѕРј. Р� то Р¶Рµ РІРёРґРёРј РјС‹ Сѓ Ласка РІ его учении Рѕ категориях, Сѓ Р�онаса РљРѕРЅР°; сплошная Рё дружная тенденция, позволившая РЎ. Р›. Франку сказать Рѕ ней верное слово: «Вся «трансцендентальная философия» есть лишь этап РІ истории платонизма».[13]
Возвращаясь СЃ этой точки зрения Рє Кассиреру, РјС‹ РІРёРґРёРј, что Рё Сѓ него РѕСЃРЅРѕРІРЅРѕР№ принцип критической мысли РІ ориентации РЅР° проблему культуры РїСЂРёРЅСЏР» новый Рё неожиданный «вид». Открытого разрыва СЃ кантианством здесь РЅРµ было, РЅРѕ ОјОµП„О¬ОІО±ПѓО№П‚ ОµОЇПѓ О¬О»О»Ої ОіООЅОїО¶ (переход РІ РґСЂСѓРіРѕР№ СЂРѕРґ) РЅРµ вызывает никакого сомнения. Кассиреровский функционализм — смещение акцента СЃ «субстанциальных» понятий РЅР° «реляционные» («Мы познаем РЅРµ предметы… РЅРѕ предметно)[14] типично кантианский РІ исследовании математического естествознания, утрачивает эту типичность РІ сфере языка Рё мифа. Кант здесь оказывается лишь промежуточной вехой между немецким романтизмом Рё — через английский (РєСЌРјР±СЂРёРґР¶СЃРєРёР№) платонизм — неоплатонизмом. Аналогии эти, несомненно, РјРѕРіСѓС‚ стать предметом специального исследования. РњС‹ вкратце остановимся РЅР° каждой РёР· РЅРёС… — РІ обратном РїРѕСЂСЏРґРєРµ.