Онтическая истина

Если я вопрошаю о нечто, хочу знать это нечто, то я предполагаю, что оно познаваемо, «знаемо». А если я его достоверно знаю и утверждаю как истинное, то я предполагаю, что сам предмет являет мне себя как то, что он есть – очевидным и доступным, усматриваемым интеллектуальным познанием. Если я вопрошаю о сущем и могу знать о сущем, то оно прежде само должно быть «интеллигибельным» (intelligibile, возможный предмет intelligere). В отличие от логической истины высказываний это есть онтическая истина самого сущего. Логическая истина присуща акту познания, точнее, утверждающему суждению; онтическая истина, напротив, есть свойство (proprietas), присущее самому сущему. Однако онтическая истина есть условие возможности логической истины. Лишь поскольку сам предмет, сущее, онтически истинно (интеллигибельно), оно предоставляется познанию и уразумению и может схватываться и высказываться в логически истинном суждении, которое соответствует положению вещей.

Между онтической и логической истиной существует отношение взаимного обусловливания возможности и действительности (потенции и акта). Онтическая истина означает познаваемость (интеллигибельность) сущего и, следовательно, возможность его познавать. Сущее предрасположено к этому и, постигаемое духовным познанием, предоставляет свое истинное содержание схватыванию и исполнению. Следовательно, оно должно быть из себя сообразным духу, проясненным духу своеобразием; оно должно быть принципиально «рациональной», точнее «интеллигибельной», структурой, открытой и доступной духовному познанию. Это потенциальное своеобразие осуществляется актуальным познанием (в истинном суждении). Потенциально знаемое (intelligibile) актом знания (intelligere) превращается в актуально познанное (intellectum). Онтическая истина находится в потенции к акту логической истины.

С другой стороны, ум (intellectus) как способность духовного познавания находится в потенции к онтической истине, он обязан осуществляться в исполнении акта познания, т. е. в полагании истинного суждения. Отсюда вытекает двустороннее актуирование. (Объективная) потенция онтической истины сущего возвышается до актуальной познанности [Erkanntsein] в логической истине, тогда как (субъективно) потенция интеллекта как способность к истине осуществляется в исполнении акта истинного знания.

Обе потенции осуществляются в одном и том же самом акте. Уже Аристотель, а вслед за ним и Фома Аквинский, учил, что акт познающего и акт познанного суть одна и та же действительность, т. е. исполнение акта делает субъект актуально познающим и в то же время объект – актуально познанным. Поэтому выше мы могли обозначить духовное исполнение как актуальное «единство субъекта и объекта». Это единство реализуется уже в познании (в знании), однако полагается оно в субъекте (а не в объекте). Так, объект актуируется в своей познаваемости, репрезентируется в субъекте, и сущее возвышается таким образом к более высокому способу бытия, осуществляется в свете духовного сознания. Воспринятое в проясненном при-себе-бытии духа, оно входит в мир познания и в самоисполнение духа.

Проблемно-историческое поле воззрений на вопрос об онтической истине весьма обширно. Мы выделяем лишь некоторые наиболее важные из них.

Критическое мышление Канта ограничивает теоретическое познание сферой возможного опыта и голым явлением. «Вещь сама по себе» предполагается, но объявляется непознаваемой. Хотя для Канта она, по сравнению с голым «феноменом» чувственного созерцания, значима как «ноумен» (интеллигибельное), как подлинно истинная действительность, достижимая, однако, не теоретическим знанием, а, пожалуй, практическими нравственными поступками. Научная картина мира (своего времени) низводится Кантом к голому явлению «для меня», тогда как нравственные поступки исполняются в «самом по себе» сущем, истинно «интеллигибельном мире». Этим Кант по-своему подтверждает, что все сущее «само по себе» интеллигибельно, следовательно, онтически истинно, хотя «для нас» оно есть предмет не теоретического знания, а лишь практической веры.

Напротив, понимание интеллигибельного своеобразия сущего гипертрофируется идеализмом. Так, уже согласно Беркли, esse est percipi (быть – значит быть познанным). Потенциальная познаваемость превращается в актуальную познанность; к этому редуцируется бытие. Сущее «есть» лишь постольку, поскольку оно познано духом.

По-иному это воспроизводится в немецком идеализме. Так, уже в самополагании Я и противополагании не-Я у Фихте другое (объект) есть лишь постольку, поскольку оно положено Я (субъектом) в самоисполнении. Точно так же Гегель «снимает» реальное в идеальном бытии. Только благодаря «абсолютному знанию» постигающего духа предмет осуществляется в своей истинной сущности: «в себе и для себя сущее есть осознанное понятие, а понятие, как таковое, есть в себе и для себя сущее» (WW G1 4, 45). Верно здесь то, что вещи, если они познаются, полагаются в духовном сознании, а следовательно, поднимаются на более высокую ступень бытия (снимаются, возвышаясь), однако этим все же не снимается (не отрицается и не уничтожается) их реальное собственное бытие. Истина познания остается связанной онтической истиной самого сущего.

Кроме того идеализм гипертрофирует наше знание. С одной стороны, для человеческого познания не существует «постижения» действительности в смысле исчерпывающего (охватывающего) знания, которое могло бы адекватно постигать все знаемое (интеллигибельность). Чем больше я знаю, тем яснее, сколького я не знаю; тем больше раскрывается вопрошание. С другой стороны, отношение субъекта и объекта здесь изначально редуцируется к знанию, практическое поведение снимается теоретическим элементом «абсолютного знания», так это представлялось Гегелю (особенно Ph dG). Между тем мы не обладаем абсолютным знанием в гегелевском его понимании, и практическое поведение не может сводиться к теоретическому знанию (по Гегелю – к диалектическому мышлению) и в нем упраздняться.

С другой стороны, идеализму противостоит крайний реализм, стремящийся оградить самостоятельность бытия от познания тем, что придает ему предельную непознаваемость. Прежде всего это Н. Гартман, допускавший интеллигибельный слой предмета, однако принимавший также «трансинтеллигибельную сердцевину», в которой коренится последняя независимость бытия от познания. Когда же он тем не менее пытается высказываться об этом в «проективном образовании понятий», то вновь отказывается от полной непознаваемости. Даже если допустить, что мы не полностью распознаем и постигаем конкретное сущее в его особенном своеобразии, мы все же можем его схватывать как сущее во всеобщих определениях бытия (sub ratione entis), вплоть до его «сердцевины».

Отсюда уже ясно, что подразумевает онтическая истина и на чем она основывается. Она высказывает, что все сущее, поскольку оно есть, онтически истинно, а следовательно, из себя принципиально «интеллигибельно», что оно рационального или интеллигибельного (разумно-сообразного) свойства, и потому доступно интеллектуальному уразумению, так что, следовательно, онтическая истина оказывается трансцендентальным свойством сущего как такового.

Этим отнюдь не сказано, будто мы, люди, все, что ни есть, познаем в соответствующей его устроенности [Beschaffenheit]. Мы связаны чувственным опытом. Вещи должны «показывать» нам себя или рационально раскрываться из того, что себя показывает; это наверняка не касается всего, что вообще есть. Тем не менее все принципиально интеллигибельно и потому «как-либо» (quodammodo) доступно также конечному духу человека, ибо охвачено горизонтом его вопрошания и знания и настолько познаваемо, что мы об этом, «поскольку оно есть» (sub ratione entis), можем нечто знать и высказывать.

Это уразумение вытекает уже из подхода в вопрошании: «Я знаю, что я не знаю» (Сократ). Я знаю многое, однако не все и не обо всем. Поэтому я вопрошаю далее, преодолевая все возможные пределы. Вопрошание предполагает знание. Правда, я могу вопрошать лишь о том, чего я еще не знаю; иначе вопрос был бы упрежден знанием и уже не был бы возможен. Вместе с тем я могу вопрошать, лишь если я знаю, о чем я вопрошаю; иначе вопрос не будет иметь смысла, он еще не будет возможен. Вопрошание предполагает предзнание, которое наверняка еще неопределенно и нуждается в определении, ненаполнено и нуждается в наполнении, однако все-таки это уже знание, которое простирается на все и охватывает все, что только как-либо «есть». Все входит в горизонт нашего вопрошания и знания, по меньшей мере настолько, что, поскольку оно «есть», мы можем высказать о нем то, что необходимо касается сущего как такового, как-то: всеобщие законы бытия и трансцендентальные определения бытия. В этом смысле все сущее онтически истинно не только «само по себе», но и «для нас», т. е. для конечного духовного существа, оно достижимо и всегда уже достигнуто, так как объято неограниченным горизонтом нашего вопрошания и знания.